Редберн: его первое плавание - Герман Мелвилл

положение, в котором Америка должна определиться, так это то, что в благородной груди должны навсегда погаснуть предубеждения национальной неприязни. Согласно принципам людей всех наций, все нации могут потребовать для себя своё. Вы не можете пролить американскую кровь, не пролив крови целого мира. Пусть это англичанин, француз, немец, датчанин или шотландец, европеец, который насмехается над американцем, называя своего собственного брата «народец», пребывает в опасном заблуждении. Мы не маленькое племя людей с иудейским фанатизмом, чья кровь была пролита в попытке облагородить и сохранить среди нас исключительное престолонаследие. Нет: наша кровь как разлив Амазонки, состоящий из тысячи благородных потоков, слившихся в один. Мы не нация, потому что велики, как мир, и не можем притязать на весь мир как на нашего прародителя, как на нашего Мелхиседека, у нас нет отца и матери.

Ведь кем были наш отец и наша мать? Или мы можем указать любому человеку на Ромула и Рема как на основателей нашего рода? Наша родословная потерялась во вселенском отцовстве: и Цезарь, и Альфред, святой Павел, и Лютер, и Гомер, и Шекспир такие же наши, как Вашингтон, который настолько же велик для мира, насколько он велик для нас. Мы – наследники всех времён, и со всеми странами мы делимся нашим наследием. В этом Западном полушарии все племена и люди собрались в одно единое целое, и Грядущее увидит раздельно живущих детей Адама вновь собравшимися вокруг старой каменной плиты под очагом в раю.

Другой мир вне этого, который ждали благочестивые в доколумбовую эпоху, был обретён в Новом Свете, и глубина, поначалу поражавшая своим гулом, поднялась сушей Земного рая. Не рай потом или сейчас, а создаваемый богоугодным, изобильным и зрелым. Семя посеяно, и урожай должен созреть, и дети наших детей всемирным юбилейным утром вместе пойдут со своими серпами на жатву. Тогда будет отменено проклятие Столпотворения, придёт новая Пятидесятница, и язык, на котором они должны будут говорить, будет языком Великобритании. Французы, и датчане, и шотландцы, и обитатели берегов Средиземноморья, и в окружающих землях, итальянцы, индийцы и мавры – пусть же сольются их расколотые языки, как сливаются языки пламени.

Глава XXXIV

«Иравади»

Среди различных судов, стоящих в Принцевом доке, ни одно не заинтересовало меня больше, чем «Иравади» из Бомбея, «туземное судно», носящее одно из тех имён, которыми европейцы нарекают большие местные индийские суда. Где-то сорок лет назад эти торговые суда были почти самыми большими в мире, и они в своём большинстве всё ещё остаются такими же. Они построены из знаменитого тика, восточного дуба, или, по восточному выражению, «Короля Дубов». «Иравади» только что прибыла из Индостана с грузом хлопка. Она была укомплектован сорока или пятьюдесятью моряками, индусами по рождению, которыми, как оказалось, непосредственно командовал их же соотечественник, но более высокой касты. В то время как его подчинённые ходили в полосах белого полотна, этот сановник облачался в красный армейский камзол с великолепным золотым кружевом, треуголку и доставал меч. Но общее впечатление портили его босые ноги.

Во время разгрузки его занятие, казалось, состояло в бичевании команды плоскостью его сабли, и в этом деле из-за долгой практики он стал чрезвычайно опытным. Бедняги на канат полиспаста вскакивали высоко и упруго, словно кошки. Когда однажды в воскресенье я взошёл по трапу на борт «Иравади», этот восточный швейцарец обратился ко мне, приставив свой меч к моему горлу. Я вежливо отступил в сторону, выразительно подав знак, свидетельствующий о мирном характере моего намерения посетить судно. После чего он весьма учтиво позволил мне пройти.

Я думал, что оказался в бирманском Пегу, настолько странен был запах тёмного дерева, аромат которого усиливался оснасткой из кайяра, или кокосового волокна.

Индийцы сидели на баке. Среди них были малайцы, маратхи, бирманцы, сиамы и сингалы. Они рассаживались вокруг «люльки», полной риса, который, согласно их неизменному обычаю, они зачерпывали для себя одной рукой, оставляя другую для совсем противоположной цели. Они как сороки болтали на хинди, но я обнаружил, что некоторые из них могли также говорить на очень хорошем английском. Руки у них были короткие, желтовато-коричневые, жилистые, и мне сообщили, что они стали превосходными моряками, хотя и плохо приспособленными к трудностям северного путешествия. Они сказали мне, что семеро из их числа умерли при выходе из Бомбея, двое или трое – после пересечения тропика Рака, а остальных судьба повстречала в Канале (Ла-Манше), где судно прошло испытание бурными морями, посещаемыми холодными дождями, обычными для этих мест. И ещё двое пропали за бортом при падении с рангоута.

Я, будучи молодым английским юнгой на борту, посочувствовал было потере этих бедняг, когда их предводитель сказал, что это была их собственная ошибка, они никогда не носили коротких курток, а придерживались своих тонких индийских одежд даже в самую плохую погоду. Он говорил о них так же, как сказал бы фермер о потере такого же количества овец при падеже.

Капитан судна был англичанином, так же как и три помощника, владелец и боцман. Эти начальники жили на корме в каюте, где каждое воскресенье читали англиканские молитвы, в то время как язычники на другом конце судна воздавали хвалу ложным богам и идолам. И вот так, с христианством на квартердеке и язычеством на баке, «Иравади» бороздила море. Словно символизируя такое положение дел, «необычная часть» кормы несла, помимо многих других резных украшений, крест и митру, в то время как впереди на носу корабля в качестве номинальной главы стоял своего рода дьявол – существо в форме дракона с пламенным красным ртом и похожим на хлыст хвостом.

После того как её груз был выгружен, что было сделано «под звуки флейт и ласковые слова» – подобно работе, выполняемой в военно-морском флоте под музыку боцманской дудки – индийцы были поставлены на «демонтаж судна», то есть к снятию всех её штанг и снастей.

В это время она встала борт о борт с нашим судном, и из-за шума и столпотворения на её борту почти утонули наши собственные голоса. Одетые только в свои набедренные повязки, индийцы скакали поверху, болтая, как стая обезьян, но тем не менее показывая великую ловкость и морскую сноровку своей манерой выполнения работы.

Каждое воскресенье толпы хорошо одетых людей сходились к доку, чтобы увидеть это необыкновенное судно, многие из них залезали на паруса и снасти соседних судов к сильному гневу капитана Рига, который отдал строгий приказ нашим старым судовым сторожам сгонять всех чужаков с оснастки «Горца». В тот момент было забавно смотреть на старух с зонтиками, которые стояли на причале, уставившись на индийцев, даже когда те желали уединиться. Эти любознательные старые леди, казалось, считали необычных матросов разновидностью диких животных, которых они могли рассматривать так же безнаказанно и пристально, как и леопардов в зоологическом саду.

Однажды ночью я возвращался к судну и, проходя через ворота дока, заметил белую фигуру, сидящую на корточках напротив наружной стены. Как оказалось, это был один из индийцев, который курил, поскольку инструкции доков запрещают потворствовать этой роскоши на борту его судна. Поражённый любопытной конструкцией его трубки и её ароматом, я спросил, что он курил, он ответил: «Джоггерри», – что оказалось разновидностью сорняка, используемого вместо табака.

Обнаружив, что он говорил на хорошем английском языке и был довольно общителен, как большинство курильщиков, я присел возле Даттабдула-человека, как он назвал себя, и мы приступили к беседе. Эта беседа оказалась настолько поучительной, что когда мы разошлись, запас моих знаний значительно вырос. Действительно, это была большая удача, познакомиться с таким человеком. Он знал о вещах, о которых вы никогда и не помышляли, приключения, им пережитые, походили на приключения человека с Луны – абсолютно необычные, заново открытые. Если вы хотите изучить роман